Неточные совпадения
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю. Быть так.
Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий
считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного.
Отец мой у двора Петра Великого…
Нет, уж извини, но я
считаю аристократом себя и людей подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум — это другое дело), и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни в ком не нуждались, как жили мой
отец, мой дед.
И чтобы не осуждать того
отца, с которым он жил и от которого зависел и, главное, не предаваться чувствительности, которую он
считал столь унизительною, Сережа старался не смотреть на этого дядю, приехавшего нарушать его спокойствие, и не думать про то, что он напоминал.
Разница та, что вместо насильной воли, соединившей их в школе, они сами собою кинули
отцов и матерей и бежали из родительских домов; что здесь были те, у которых уже моталась около шеи веревка и которые вместо бледной смерти увидели жизнь — и жизнь во всем разгуле; что здесь были те, которые, по благородному обычаю, не могли удержать в кармане своем копейки; что здесь были те, которые дотоле червонец
считали богатством, у которых, по милости арендаторов-жидов, карманы можно было выворотить без всякого опасения что-нибудь выронить.
Отец им помыкает по-прежнему, а жена
считает его дурачком… и литератором.
И на вопрос — кто она? — Таисья очень оживленно рассказала:
отец Агафьи был матросом военного флота, боцманом в «добровольном», затем открыл пивную и начал заниматься контрабандой. Торговал сигарами. Он вел себя так, что матросы
считали его эсером. Кто-то донес на него, жандармы сделали обыск, нашли сигары, и оказалось, что у него большие тысячи в банке лежат. Арестовали старика.
Клим был слаб здоровьем, и это усиливало любовь матери;
отец чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя, бабушка, находя имя «мужицким»,
считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
— Наши
отцы слишком усердно занимались решением вопросов материального характера, совершенно игнорируя загадки духовной жизни. Политика — область самоуверенности, притупляющей наиболее глубокие чувства людей. Политик — это ограниченный человек, он
считает тревоги духа чем-то вроде накожной болезни. Все эти народники, марксисты — люди ремесла, а жизнь требует художников, творцов…
Приход его, досуги, целые дни угождения она не
считала одолжением, лестным приношением любви, любезностью сердца, а просто обязанностью, как будто он был ее брат,
отец, даже муж: а это много, это все. И сама, в каждом слове, в каждом шаге с ним, была так свободна и искренна, как будто он имел над ней неоспоримый вес и авторитет.
— О, по крайней мере я с ним вчера расплатился, и хоть это с сердца долой! Лиза, знает мама? Да как не знать: вчера-то, вчера-то она поднялась на меня!.. Ах, Лиза! Да неужто ты решительно во всем себя
считаешь правой, так-таки ни капли не винишь себя? Я не знаю, как это судят по-теперешнему и каких ты мыслей, то есть насчет меня, мамы, брата,
отца… Знает Версилов?
«Пять, шесть!» —
считал печально
отец Аввакум.
Кушала она очень мало и чуть-чуть кончиком губ брала в рот маленькие кусочки мяса или зелень. Были тут вчерашние двое молодых людей. «Yes, y-e-s!» — поддакивала беспрестанно полковница, пока ей говорил кто-нибудь.
Отец Аввакум от скуки, в промежутках двух блюд,
считал, сколько раз скажет она «yes». «В семь минут 33 раза», — шептал он мне.
Вскоре она заговорила со мной о фрегате, о нашем путешествии. Узнав, что мы были в Портсмуте, она живо спросила меня, не знаю ли я там в Southsea церкви Св. Евстафия. «Как же, знаю, — отвечал я, хотя и не знал, про которую церковь она говорит: их там не одна. — Прекрасная церковь», — прибавил я. «Yes… oui, oui», — потом прибавила она. «Семь, —
считал отец Аввакум, довольный, что разговор переменился, — я уж кстати и «oui»
сочту», — шептал он мне.
«Раз, два, три, четыре!» —
считал отец Аввакум, сколько раз она скажет «yes».
Точно так же, когда Нехлюдов, достигнув совершеннолетия, отдал то небольшое имение, которое он наследовал от
отца, крестьянам, потому что
считал несправедливым владенье землею, — этот поступок его привел в ужас его мать и родных и был постоянным предметом укора и насмешки над ним всех его родственников.
Погубить же, разорить, быть причиной ссылки и заточения сотен невинных людей вследствие их привязанности к своему народу и религии
отцов, как он сделал это в то время, как был губернатором в одной из губерний Царства Польского, он не только не
считал бесчестным, но
считал подвигом благородства, мужества, патриотизма; не
считал также бесчестным то, что он обобрал влюбленную в себя жену и свояченицу.
Надежда Васильевна заговорила о Шелехове, которого недолюбливала. Она
считала этого Шелехова главным источником многих печальных недоразумений, но
отец с непонятным упорством держится за него. Настоящим разорением он, собственно, обязан ему, но все-таки не в силах расстаться с ним.
— С той разницей, что вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков: вы не хотите быть золотопромышленником потому, что
считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот,
считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся с
отцом только по вопросу о приисковых рабочих… Он рассказывает ужасные вещи про положение этих рабочих на золотых промыслах и прямо сравнил их с каторгой, когда
отец настаивал, чтобы он ехал с ним на прииски.
Одни
считают у нас достаточным тот минимум мысли, который заключается в социал-демократических брошюрах, другие — тот, который можно найти в писаниях святых
отцов.
Чудно это,
отцы и учители, что, не быв столь похож на него лицом, а лишь несколько, Алексей казался мне до того схожим с тем духовно, что много раз
считал я его как бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшего ко мне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения, так что даже удивлялся себе самому и таковой странной мечте моей.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято
отцов да матерей за предрассудок
считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков
отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
В теснившейся в келье усопшего толпе заметил он с отвращением душевным (за которое сам себя тут же и попрекнул) присутствие, например, Ракитина, или далекого гостя — обдорского инока, все еще пребывавшего в монастыре, и обоих их
отец Паисий вдруг почему-то
счел подозрительными — хотя и не их одних можно было заметить в этом же смысле.
В противном случае, если не докажет
отец, — конец тотчас же этой семье: он не
отец ему, а сын получает свободу и право впредь
считать отца своего за чужого себе и даже врагом своим.
Старец этот,
отец Ферапонт, был тот самый престарелый монах, великий постник и молчальник, о котором мы уже и упоминали как о противнике старца Зосимы, и главное — старчества, которое и
считал он вредным и легкомысленным новшеством.
Кроме сего древле почившего старца, жива была таковая же память и о преставившемся сравнительно уже недавно великом
отце иеросхимонахе, старце Варсонофии — том самом, от которого
отец Зосима и принял старчество и которого, при жизни его, все приходившие в монастырь богомольцы
считали прямо за юродивого.
И главное, безумный старик сманивает и прельщает предмет его страсти — этими же самыми тремя тысячами, которые сын его
считает своими родовыми, наследством матери, в которых укоряет
отца.
Но он с негодованием отверг даже предположение о том, что брат мог убить с целью грабежа, хотя и сознался, что эти три тысячи обратились в уме Мити в какую-то почти манию, что он
считал их за недоданное ему, обманом
отца, наследство и что, будучи вовсе некорыстолюбивым, даже не мог заговорить об этих трех тысячах без исступления и бешенства.
Почему же Катерина Васильевна ничего не говорила
отцу? — она была уверена, что это было бы напрасно:
отец тогда сказал ей так твердо, а он не говорит даром. Он не любит высказывать о людях мнения, которое не твердо в нем; и никогда не согласится на брак ее с человеком, которого
считает дурным.
— Я так мало придаю важности делу, что совсем не
считаю нужным скрывать, что я писал об этом, и прибавлю, к кому — к моему
отцу.
При этом необходимо сказать, что Карл Иванович, пребезобразнейший из смертных, был страшный волокита,
считал себя Ловласом, одевался с претензией и носил завитую золотисто-белокурую накладку. Все это, разумеется, давно было взвешено и оценено моим
отцом.
Христианство сначала понимало, что с тем понятием о браке, которое оно развивало, с тем понятием о бессмертии души, которое оно проповедовало, второй брак — вообще нелепость; но, делая постоянно уступки миру, церковь перехитрила и встретилась с неумолимой логикой жизни — с простым детским сердцем, практически восставшим против благочестивой нелепости
считать подругу
отца — своей матерью.
Зонненберг, добросовестно исполняя волю моего
отца,
счел необходимым ехать также и в Вятку «монтировать» мой дом.
Мой
отец переселил в Покровское одну богатую крестьянскую семью из Васильевского, но они никогда не
считали эту семью за принадлежащую к их селу и называли их «посельщиками».
Атеизм Химика шел далее теологических сфер. Он
считал Жофруа Сент-Илера мистиком, а Окена просто поврежденным. Он с тем пренебрежением, с которым мой
отец сложил «Историю» Карамзина, закрыл сочинения натурфилософов. «Сами выдумали первые причины, духовные силы, да и удивляются потом, что их ни найти, ни понять нельзя». Это был мой
отец в другом издании, в ином веке и иначе воспитанный.
В дворне его
считали блаженным. Почти такого же взгляда держались
отец и тетеньки-сестрицы. Матушка, хотя внутренне негодовала, что он только лбом об пол стучит, однако терпела.
Решение это всегда сердило
отца. Он понимал, что Аннушка не один Малиновец разумеет, а вообще «господ», и
считал ее слово кровною обидой.
Более с
отцом не
считают нужным объясняться. Впрочем, он, по-видимому, только для проформы спросил, а в сущности, его лишь в слабой степени интересует происходящее. Он раз навсегда сказал себе, что в доме царствует невежество и что этого порядка вещей никакие силы небесные изменить не могут, и потому заботится лишь о том, чтоб домашняя сутолока как можно менее затрогивала его лично.
В течение целого дня они почти никогда не видались;
отец сидел безвыходно в своем кабинете и перечитывал старые газеты; мать в своей спальне писала деловые письма,
считала деньги, совещалась с должностными людьми и т. д.
Отец Афанасий объявил только, что всякого, кто спознается с Басаврюком, станет
считать за католика, врага Христовой церкви и всего человеческого рода.
Наоборот, я любил их,
считал хорошими людьми, но относился к ним скорее как
отец к детям, заботился о них, боялся, чтобы они не заболели, и мысль об их смерти переживал очень мучительно.
Повторяю: я и теперь не знаю, стояла ли подпись
отца на приговоре военно — судной комиссии, или это был полевой суд из одних военных. Никто не говорил об этом и никто не
считал это важным. «Закон был ясен»…
— Это вы уморили
отца… да. Можете
считать с этого дня себя вполне свободной.
Он
считал сынов виновными в смерти
отцов.
Во-первых, он полагал, что если женщина умеет записать белье и вести домашнюю расходную книгу, то этого совершенно достаточно; во-вторых, он был добрый католик и
считал, что Максиму не следовало воевать с австрийцами, вопреки ясно выраженной воле «
отца папежа».
«Посмотрим!..» И вдруг распрямился старик,
Глаза его гневом сверкали:
«Одно повторяет твой глупый язык:
«Поеду!» Сказать не пора ли,
Куда и зачем? Ты подумай сперва!
Не знаешь сама, что болтаешь!
Умеет ли думать твоя голова?
Врагами ты, что ли,
считаешьИ мать, и
отца? Или глупы они…
Что споришь ты с ними, как с ровней?
Поглубже ты в сердце свое загляни,
Вперед посмотри хладнокровней...
Славянофилы скоро увидели в Островском черты, вовсе не служащие для проповеди смирения, терпения, приверженности к обычаям
отцов и ненависти к Западу, и
считали нужным упрекать его — или в недосказанности, или в уступках отрицательному воззрению.
Дашу полюбил он и увез от
отца, а через, несколько месяцев уже тиранит ее и
считает наказанием своей жизни безответную, полносердечную любовь ее.
Сын знает, что
отец только вследствие собственного невежества запрещает ему учиться, и
считает долгом покориться этому невежеству!..
Он говорил с ними как с братьями, но они сами стали
считать его под конец за
отца.
Отца он дичился, да и сам Иван Петрович никогда не ласкал его; дедушка изредка гладил его по головке и допускал к руке, но называл его букой и
считал дурачком.